Брюс Чатвин – Тропы песен

Здесь можно скачать бесплатно “Брюс Чатвин – Тропы песен” в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Путешествия и география, издательство Литагент «Паулсен»47e14675-3746-11e4-be59-002590591dd6.

Так же Вы можете читать книгу онлайн без регистрации и SMS на сайте LibFox.Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.

На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте

Описание и краткое содержание “Тропы песен” читать бесплатно онлайн.

Ранее прославившийся своим эссеистическим трэвелогом-исследованием «В Патагонии», в «Тропах песен» Брюс Чатвин предпринимает путешествие внутрь еще одной мистерии, но уже на другом конце земли – во внутренней Австралии аборигенов.

В Алис-Спрингс – сплошной сетке из выжженных солнцем улиц, где мужчины в длинных белых носках безостановочно вылезали из «лендкрузеров» и залезали обратно, – я повстречался с русским, который наносил на карту священные места аборигенов.

Звали его Аркадий Волчок. Он оказался гражданином Австралии. Ему было тридцать три года.

Его отец, Иван Волчок, казак из станицы под Ростовом-на-Дону, в 1942 году был схвачен и погружен в вагон поезда вместе с другими остарбайтерами, которых должны были угнать в Германию для работы на немецких заводах. Однажды ночью, проезжая по Украине, он выпрыгнул из скотного вагона и упал в подсолнуховое поле.

Солдаты в серой униформе охотились за ним, прочесывая вдоль и поперек длинные ряды подсолнухов, но ему удалось улизнуть. В каких-то других краях, затерявшись меж крушащими друг друга армиями, он повстречал девушку из Киева и женился на ней.

Вдвоем они сумели добраться до глухих пригородов Аделаиды, где Иван завел водочный ларек и зачал трех крепких сыновей.

Младшим из этих сыновей был Аркадий.

Темперамент Аркадия нисколько не располагал его к жизни в неразберихе англосаксонского пригорода или же к какой-нибудь скучной работе. У него было плосковатое лицо и нежная улыбка, и по слепящим австралийским просторам он передвигался с легкостью своих вольнолюбивых предков.

У него были соломенные волосы, густые и прямые. Губы растрескались от зноя. В отличие от многих белых австралийцев на Равнине, губы у него не были втянуты внутрь и он не глотал слова. Он очень по-русски раскатывал звук «р». Лишь подойдя к нему совсем близко, ты замечал, какая у него крупная кость.

Он рассказал мне, что был женат, что у него шестилетняя дочь. Но, предпочтя одиночество хаосу домашнего быта, он уже давно не жил с женой. У него не было почти никакого имущества, кроме клавесина и полки с книгами.

Он неутомимо странствовал по бушу. Ему ничего не стоило отправиться на прогулку длиной в полторы сотни километров, прихватив с собой лишь флягу с водой. Потом он возвращался домой, прятался от жары и света, задергивал шторы и играл на своем клавесине что-нибудь из Букстехуде и Баха. Их упорядоченные секвенции, говорил он, очень согласуются с устройством центрально-австралийского ландшафта.

Ни отец, ни мать Аркадия не прочли в своей жизни ни одной книги на английском языке. Он порадовал их, получив диплом с отличием в Аделаидском университете, где изучал историю и философию, а огорчил – уехав работать школьным учителем в поселение аборигенов в провинции Уолбири, к северу от Алис-Спрингс.

Ему нравились аборигены. Ему нравилась их выдержка и упорство, их искусность в обхождении с белым человеком.

Он овладел – или наполовину овладел – парой их языков и поразился интеллектуальной мощи этих народностей, их необычайно цепкой памяти и их способности и воле к выживанию.

Он уверял, что аборигены – отнюдь не вымирающая раса, хотя им действительно требуется помощь, причем срочная, чтобы сбросить с них ярмо правительства и горнодобывающих компаний.

Именно в пору своего учительства Аркадий и узнал о том лабиринте невидимых троп, которые опутывают всю Австралию и что известны европейцам как «Маршруты Сновидений», или «Тропы Песен»; сами аборигены называют эти дороги «Следами Предков», или «Путем Закона».

Туземные мифы о сотворении мира рассказывают о легендарных существах-тотемах, которые во Время Сновидений скитались по всему континенту, выпевая имена всего сущего, встречавшегося им по пути, – птиц, зверей, растений, скал, источников, – и благодаря этому пению мир обретал существование.

Аркадия так потрясла красота этих представлений, что он принялся записывать все, что видел или слышал, – не для публикации, а просто для удовлетворения собственного любопытства.

Поначалу старейшины уолбири смотрели на него с подозрением и уклончиво отвечали на вопросы.

Но потом, когда он завоевал их доверие, они стали приглашать его на свои самые тайные церемонии и сами знакомили его со своими песнями.

Однажды из Канберры приехал один антрополог, изучавший систему землепользования у уолбири. Этот завистливый ученый презрел дружбу Аркадия с аборигенами, вытянул из него информацию и немедленно выдал секрет, который обещал хранить. «Русский», возмущенный последовавшим за этим скандалом, бросил работу и отправился путешествовать за границу.

Он видел буддистские храмы Явы, сидел вместе с садху на гатах в Бенаресе, курил гашиш в Кабуле и работал в кибуце. По припорошенному снегом афинскому Акрополю кроме него бродила только одна туристка – молодая гречанка из Сиднея.

Они путешествовали по Италии и стали любовниками, а в Париже решили пожениться.

Аркадий, выросший в стране, где не было «ничего», всю жизнь мечтал увидеть памятники западной цивилизации. Он влюбился. Была весна. Европа должна была показаться ему изумительной. Но, к его собственному огорчению, она показалась ему вялой.

В Австралии Аркадию часто приходилось защищать аборигенов от людей, которые презирали их и считали пьяницами и невежественными дикарями; и бывали времена, когда, глядя на безнадежную убогость лагеря уолбири, он и сам готов был с ними согласиться и признать, что его профессия и помощь чернокожим – или добровольное потакание собственным слабостям, или пустая трата времени.

Теперь же, в Европе с ее тупым материализмом, его «старики» показались Аркадию куда мудрее и глубокомысленнее, чем когда-либо. Он отправился в контору «Куантас»[1] и купил два билета на родину. Шесть недель спустя он женился в Сиднее, а потом привез жену с собой в Алис-Спрингс.

Жена говорила, что мечтает жить в Центральной Австралии. Приехав туда, она сказала, что обожает здешнюю жизнь. Но прожив всего одно лето в домике под жестяной крышей, раскалявшемся как печка, супруги начали отдаляться друг от друга.

Закон о земельном праве наделял аборигенов-«хозяев» юридическим правом собственности на их страну – при условии, что они не будут ее занимать; и работа, которую придумал себе Аркадий, состояла в переводе «племенного закона» на язык Закона Короны.

Никто лучше него не знал, что «идиллическая» пора охоты и собирательства – если ее и в самом деле можно считать идиллической – закончилась. Единственное, что еще можно было сделать для аборигенов, – это сохранить за ними самую главную свободу: свободу жить в нищете, или, как он более тактично выразился, сохранить за ними пространство, где они могли бы жить в нищете, если они того желают.

Теперь, живя бобылем, он предпочитал проводить большую часть времени, бродя по бушу. Когда он все-таки возвращался в город, то работал в заброшенном печатном цеху, где из станков еще торчали рулоны старой газетной бумаги, а полоски Аркадиевых аэрофотоснимков покрывали обшарпанные белые стены, будто костяшки домино.

Одна последовательность кадров показывала полоску земли длиной в четыреста пятьдесят километров, бегущую почти строго на север. Предполагалось, что именно по этому участку пройдет новая линия железной дороги, которая свяжет Алис с Дарвином.

Эта линия, рассказывал мне Аркадий, должна была стать последним большим железнодорожным отрезком в Австралии – и вдобавок лучшим, как утверждал главный инженер строительства, железнодорожник старой школы.

Этот инженер уже почти достиг пенсионного возраста, к тому же его заботила посмертная репутация.

Особенно он стремился избежать скандала вроде тех, что поднимались всякий раз, как очередная горнодобывающая компания завозила свое оборудование на территории аборигенов.

Поэтому, пообещав не разрушать ни одного священного места туземцев, он поручил их представителям снабдить его землемерной съемкой местности.

Работа Аркадия заключалась в том, чтобы установить «исконных землевладельцев», провести их по их бывшим охотничьим угодьям, даже если они теперь принадлежали скотоводческим компаниям, и упросить их подробно рассказать, какая скала, какое болото, какой эвкалипт-призрак сотворены их предками, героями из Времени Сновидений.

Он уже начертил карту 225-километрового участка от Алис до станции Миддл-Бор. Оставалось сделать еще столько же.

– Я предупреждал инженера, что он немного погорячился, – сказал Аркадий. – Но так уж он захотел.

– А почему погорячился? – спросил я.

– Ну, потому что, если поглядеть на это их глазами, – усмехнулся Аркадий, – то вся треклятая Австралия – сплошь священное место.

– Объясни, – попросил я.

Он уже собирался пуститься в объяснения, но тут вошла аборигенка с кипой газет. Это была секретарша – гибкая коричневая девушка в коричневом вязаном платье. Она улыбнулась и сказала: «Привет, Арк!», но, завидев незнакомца, сразу перестала улыбаться.

Тропами Брюса Чатвина

Брюс Чатвин В Патагонии / Перев. с англ. Ксении Голубович; Тропы песен / Перев. с англ. Татьяны Азаркович. – М.: Логос, 2006

Он родился в мае 1940 года в Шеффилде, Великобритания. В 1958 году окончил Марлборо-колледж и переехал в Лондон, где устроился работать грузчиком в аукционный дом Сотби. Но вскоре, благодаря незаурядному таланту к экспертной оценке, возглавил отдел по импрессионизму, став самым молодым начальником за всю историю предприятия.

Дальнейшему развитию его карьеры помешала внезапная и почти полная слепота. Вняв совету врача, герой перестает рассматривать предметы искусства с близкого расстояния и обращает взор к горизонту – он уезжает в Судан. И прозревает уже в аэропорту.

По возвращении из Африки (1966) путешественник увольняется из Сотбис, поступает в Эдинбургский университет на отделение антропологии (диплом он так и не напишет). А в 1972-м становится корреспондентом “Санди таймс” и в этом качестве, узаконив любовь к перемене мест, объезжает почти весь мир.

Он побывал в Алжире, Индии, Афганистане, Китае, Австралии, Латинской Америке. Друзья рассказывают о его редкой способности располагать к себе людей, благодаря чему он умудрялся оказываться там, куда чужаку вход если не заказан, то труднодоступен.

Так, он не раз присутствовал на советах старейшин индейских племен, посещал недоступные для иностранцев территории Китая или, например, получил советскую визу и приехал в Союз, чтобы взять интервью у Надежды Мандельштам… Жизненная тропа нашего героя оборвалась во Франции, в Ницце, – в 1989 году он умер от СПИДа.

Незадолго до смерти он совершил последнее путешествие – на этот раз в Грецию, и там принял православие. Заупокойная служба состоялась в греческой православной церкви Лондона на Moscow Road в тот самый день, когда была обнародована фетва против близкого друга “кочевника”, писателя Салмана Рушди.

https://www.youtube.com/watch?v=iMogXcOYqQE

Все вышеизложенное не художественный вымысел, хотя указанных фактов хватило бы на несколько приключенческих романов, – это реальная биография знаменитого английского писателя и путешественника Брюса Чатвина. Автор романов “Наместник Оюда” (1980), “На темной горе” (1982) и т. д.

, путевых заметок “В Патагонии” (1977), “Возвращение в Патагонию” (1985), “Тропы песен” (1987) и др., лауреат нескольких литературных премий, Чатвин стал известен широкому российскому читателю лишь несколько лет назад. В 2005 году “ИЛ” (№ 4) опубликовала его роман “Утц” о страсти к коллекционированию.

И вот недавно издательство “Логос” выпустило две книги путевых заметок писателя: “В Патагонии” и “Тропы песен”.

“В Патагонии” – первая книга Чатвина, после выхода которой он, что называется, проснулся знаменитым. Это сборник этнографических очерков, сделанных во время путешествия по Южной Америке, или… новелл по мотивам этого путешествия.

Отделить правду от вымысла, то есть разобраться в том, чем в большей степени является книга – фикшн или нон-фикшн, беллетристикой или документом – задача непростая (и, заметим, неразрешимая). Многие люди, узнававшие себя в персонажах чатвиновских “трэвелогов” (путевых дневников), обвиняли писателя во лжи и искажении фактов.

На что он отвечал: я не увлекаюсь полуправдой, я пишу правду, а потом присочиняю половину. Как бы то ни было, именно коктейль из реальных событий, щедро сдобренный плодами богатой авторской фантазии, делает путевые заметки особенно интересными для обычного читателя. Чего стоит зачин, описание повода (даже если в нем нет ни слова правды), толкнувшего путешественника отправиться в Патагонию.

На серванте в доме бабушки повествователя хранился кусочек “шкуры бронтозавра”. Со временем доисторический реликт исчез, но “я по-прежнему интересовался Патагонией”. Детский интерес и воплотился позже во взрослую поездку “по следам динозавров”.

Чатвин прошел Аргентину пешком в одиночестве или в случайной компании, проехал на поездах и попутках. И привез оттуда воспоминания об отдельных людях и их историях, пейзажные зарисовки. Так сложилась книга, в которой каждая главка – рассказ с собственным сюжетом.

А все вместе – Патагония, настоящее которой, по Чатвину, сосредоточено в прошлом, тождественно ему, между ними нетдистанции. В каждом населенном пункте путешественнику встречался проводник – человек, связанный с событиями далекого и очень далекого прошлого; в них участвовал он сам или его сосед, отец, дед, прадед и т. д.

В книге практически нет актуальной информации: подробного описания городов, кварталов и прочего – за такими подробностями лучше обращаться к справочникам и путеводителям, – но есть то, что принято называть атмосферой или духом места. И уловив его, писатель умудряется разглядеть неожиданное: “Город [Буэнос-Айрес. – Е. Т.

] постоянно напоминал мне о России: машины тайной полиции с торчащими антеннами, широкобедрые женщины, которые лижут мороженое в пыльных парках, и такие же подавляющие монументы, такая же картонная архитектура, такие же проспекты, которые, не будучи прямыми, создают иллюзию бесконечного пространства и ведут в никуда.

Скорее царская, а не советская Россия, Россия с ее продажными чиновниками, прижимистыми кулаками, Россия, которая закупает продукты за границей, а российские помещики с подозрением косятся на Европу. Так я и сказал одному своему другу. Многие так говорят, ответил он.

В прошлом году одна старая белая émigre приехала к нам в загородный дом и невероятно разволновалась, захотела зайти в каждую комнату, мы поднялись на чердак, и она воскликнула: ▒Ах! Я так и знала! Это запах моего детства”.

Чатвин передвигается по Патагонии по “тропам беззакония”, идет по следам эмигрантов – гангстеров, аферистов, авантюристов разного рода и племени. Одни оказались в Южной Америке, спасаясь от правосудия Старого Света, другие жаждали наживы, третьи – приключений.

Кого-то (но таких “В Патагонии” меньшинство) занес сюда вихрь исторических катаклизмов на их родине.

Чатвин рассказывает о банде Буча Кэссиди, наводившей страх на банкиров обеих Америк; о моряке Чарльзе Милворде, провернувшем не одну аферу, но так и не нарушившем данное отцу обещание не воровать; о чудаках, самостоятельно провозглашавших себя королями Патагонии; о загадочной и зловещей секте “Brujeria”, которая “существует для того, чтобы наносить вред обычным людям”. Чатвин не только пересказывает (или выдумывает), но и делает собственные открытия и предположения – находит “прототип” шекспировского Калибана в местной легенде о великанах индейского племени теуэльче, “чья сила, рост и оглушительные голоса мешали разглядеть присущую им мягкость нрава”, а в птицах, обитающих на Огненной Земле, “признает” альбатроса из “Сказания о Старом Мореходе” Колриджа. Сюжет поэмы Колриджа писатель возводит к событиям конца XVI века, когда английский мореплаватель Джон Дэвис на корабле “Дезайр” отправился к Южному морю. На одном из островов моряки забили двадцать тысяч пингвинов и поместили засоленные туши в трюм. В тушах завелся “мерзейший червь”, который “поедал все за исключением железа” и едва не погубил команду. “Вот что общего между Джоном Дэвисом и Мореходом Колриджа: плавание к Черному Югу, убийство птицы – или птиц, наказание за этим последовавшее, дрейф через тропики, гниение корабля, проклятие умирающих”.

Путешествуя в поисках чего-то, каким-либо образом связанного с семейной легендой о родственнике, якобы нашедшем доисторическое животное и приславшем бабушке писателя лоскут диковинной шкуры, Чатвин собирает не факты, но истории сродни той, что побудила его отправиться сюда, – предания.

В “Тропах песен”, появившихся через десятилетие после “Патагонии”, неутомимый путешественник странствуетпоАвстралии, проверяя гипотезу, будто бы обыкновение некоторых племен кочевать было первопричиной истории.

Австралию он выбрал, зная, что для аборигенов – кочевье, движение – действие сакральное: “Я даже не могу вспомнить, когда именно впервые услышал это выражение – “Обход” (Walkabout).

И все же откуда-то у меня взялся этот образ: вот “ручные” чернокожие, которые сегодня мирно и счастливо трудятся на скотоводческой станции, а завтра, не сказав никому и безо всякой причины, сматывают удочки и исчезают в голубых просторах, а потом как ни в чем не бывало возвращаются обратно”.

К примеру, по-индейским верованиям, мир сотворен первопредками во Время Сновидений (в период, соответствующий описываемому в первых двух главах Книги Бытия), которые блуждали по земле, воспевали ее и тем самым творили окружающую реальность.

Согласно этим представлениям земля не существует, пока ее не увидишь и не “пропоешь”. Вся поверхность Австралии покрыта сеткой подобных “песенных троп”. Абориген регулярно отправляется в “Обход” по одной из них, пропевает строфы, сложенные прародителем – тотемом племени, “тем самым заново совершая Творение”.

Эта книга, написанная за два года до смерти автора, читается как апология путешествия и теоретическое обоснование чатвиновского бесконечного кочевания с континента на континент: только мир, увиденный и затем “пропетый”, существует и существует именно таким, каким его увидел и запомнил наблюдатель. Что, в конечном счете, сводит на нет противоречие между выдумкой и правдой. “Я увидел это так!” – мог бы ответить писатель своим недоброжелателям.За проложенную и так мелодично, с тончайшими переливами и многоголосием, пропетую тропу, читатель может быть благодарен Брюсу Чатвину.

Екатерина Тарасова

Поездка на Bruce Peninsula

В эти выходные мы ездили на Bruce Peninsula, на полуостров под названием Lion's Head.

250 км от Торонто, 25 участников общим счетом –  а у меня ощущение, будто я ездила туда побыть одна.

Чтобы дойти до стоянки, нам нужно было пройти 7,8 километров по Брюсовой тропе.

Мы преодолевали эти 7,8 километров 4 часа.

Вначале-то понятно – пытались идти вместе со всеми. Потратили около часу, прежде чем осознали откровенную непродуктивность процесса. Кто-то перекусывал, кто-то кого-то ждал, кто-то останавливался завязать шнурок, и все вместе это выглядело как танцы на месте с рюкзаками. Оторвались, и пошли сами.

Тропа была трудная. Через лес, вдоль обрыва, по корням, по неровным, щербатым каменным глыбам.

 Мокасины индейцев и кроссовки бледнолицых тщетно шлифовали эти острые углы – они как вспороли поверхность два миллиона лет назад, так торчат и по сей день.

 Вверх, вниз, ровного участка длиннее трёх метров попросту нет – скалы, ущелья, трещины, склоны, нагромождения, овраги. Здесь не пробраться, кроме как ногами, и эти ноги уже воют от нагрузки.

Тропа была прекрасна. Серый камень, заросший яркой зеленью и мелкими желтыми цветочками. Запах леса, свежий в тени и пряный на солнцепёке. От подошвы обрыва и до горизонта – огромная вода, чистая, сияющая, пленяще-лазурная у берегов.

Мох на древних глыбах – каштаново-коричневый, пронзительно-зеленый, ржаво-рыжий, мягкий на ощупь и коварный под ногой. Спуск по лесу – как заплыв поперек зеленых водопадов. Мох укрывает склоны пружинисто-бархатистым покрывалом, спадает волнами, свисает занавесями и зрелище создает совершенно неземное.

А побережье! Глыбы размером с хорошую тумбочку обкатаны водой до плавных, прямо-таки домашних очертаний; и так уютно ложатся под натруженные ноги.

Мы дошли на стоянку к закату. Поставили палатку, заварили чай. Постепенно познакомились с другими участниками похода – их вокруг кружилось человек двадцать, беспечных, говорливых, разномастых, светлых.

В этот раз социальным аспектом занимался Виктор – он поражал присутствующих ароматным чаем, властью над огнём и (особо избранных) беседами о смысле жизни; я же была как-то совершенно захвачена красками воды, ароматами цветов, и шершавыми узорами камней.

 Из всех участников более-менее зафиксировались только Полина Кастро (восхитила мастерством слепить торт в походных условиях), Алекро (несмотря {а может быть, благодаря?} на упорное географическое несовпадение, у меня наконец сложилось желание пообщаться поближе), Витя (впечатление “мишка-душка” углубилось и усилилось) – и, конечно, Денис-кришнаит и Беата. Дениса взял в оборот Виктор, а Беату я подбила пофоткать здешние камни. Мы ходили по побережью, выбирая самые красивые, а потом я обливала их водой для пущего глянца, а Беата снимала.

Первые два дня вода была слишком холодна, чтобы купаться. На третий день она была все так же холодна – зато стих ветер. Мы облачились в купальные костюмы, я одолжила у Полины дивные резиновые тапочки, и мы забрались в озеро.

 Вода обжигала, пришлось зайти по колено и ждать, пока перестанет сводить ноги; и такое же было удовольствие купаться в этой воде – жгучее, кристальное, яркое. После купания мы повертелись под солнышком, обсыхая. Как выяснилось потом, у Виктора за это время сгорела спина.

Счастье, что это выяснилось уже в машине, а не по ходу прогулки обратно с рюкзаком. 

Что до самой прогулки, то она прошла просто-напросто ударно. После разморенного утра, после безуспешных попыток придать ускорения нашему водителю Вите (он очень не хотел уезжать), мы прицельно объединились с Денисом и Беатой, и дело закипело. Мы в два счета экипировались и распрощались. Мы в минуту доскакали по камням до тропы.

Мы с самого начала задали такой темп, что мох только успевал пружинить под нашими ногами. Остановку сделали всего одну – подкрепились орешками, освежились захваченной дальновидным Виктором водой, бросили последний взгляд на залив – и поскакали дальше, быстрые, бодрые, будто ельфы. Не успели оглянуться – и вот уже поле, где мы начинали путь, вот и парковка.

Те же 7,8 километров в обратную сторону мы прошли за 2 часа 20 минут.

Подъем духа сохранился и во время дороги обратно – в Торонто примчались со скоростью и легкостью ветра. Многоопытный водитель Денис выбирал небольшие хайвеи, где скорость такая же, как на больших, зато трафик много меньше.

Нигде не стояли – разве что в крохотных городках по дороге, где пропускная способность светофоров попросту не рассчитана на приезжих из других городов. В 9 вечера были уже на станции Finch.

Что означает, что у нас с Виктором был целый вечер на распаковку и отдых – роскошь, которую не после каждого похода можно себе позволить:)

Общее впечатление от похода – это было здорово. Такое по-настоящему заставляет почувствовать себя живым. Когда неважно, какой у тебя статус в обществе и сколько ты зарабатываешь – здесь только ты и природа, докажи, кто ты такой.

И когда чувствуешь, что получилось органично вписаться в окружающую красоту – душа наполняется щекочущей радостью. Мы все еще функциональны, несмотря на разнеживающую электронику больших городов. И это, черт побери, многого стоит.

Брюс Чатвин “В Патагонии”

Читал книгу “В Патагонии» о путешествии в Южную Америку английского журналиста Брюса Чатвина, бросившего престижную работу в Sunday Times и уехавшего к черту на рога, чтобы написать  одну из лучших книг в жанре тревелог…

Среди описаний пампасов, диких нравов гаучо, звероловов, отшельников-головорезов и прочей экзотики вдруг натыкаюсь на пронзительный рассказ о русском докторе в крохотном поселке Рио-Пико – это захолустная дыра на самом юге Аргентины, затерянная в пампасах и даже на карте не обозначенная…

Привожу главку целиком – она невелика:

Врач с трудом протолкнулась сквозь дверь-вертушку. Ее но­ги показались мне какими-то странными. У нее были ма­ленькие белые руки и грива желтых седеющих волос. Она заворчала на меня по-английски, но я знал, что она русская. Двигалась она с той медлительной плавностью, что обычно спасает тучных русских женщин от неуклюжести. Глаза бы­ли прищурены, словно она старалась ничего не видеть.

В ее комнате были красные подушки и занавески из красных лоскутов, а на стенах две картины на русские темы — пейзажи, намалеванные по смутным воспоминаниям такого же, как она, изгнанника: черные сосны и оранжевая река; свет, падающий сквозь стволы берез на белые дощатые стены дачи.

На каждое свободное песо она заказывала книги в «ИМКА-Пресс» в Париже. Мандельштам, Цветаева, Пас­тернак, Гумилев, Ахматова, Солженицын —эти имена, ска­тываясь с ее языка, рокотали, точно звуки литании.

Бла­годаря самиздатовским оттискам она была в курсе всех перипетий советского диссидентства. Она с жадностью ло­вила вести о новых изгнанниках.

Что произошло с Синяв­ским в Париже? Что станется с Солженицыным на Западе?

У нее была сестра, учительница на Украине. Она ча­сто писала сестре на Украину, но вот уже много лет не полу­чала в ответ ни строчки.

Я сказал, что Патагония напоминает мне Россию. Она нахмурилась. Разве Рио-Пико хоть чем-то напоминает Урал? В Аргентине ничего нет — только овцы да коровы, да люди, похожие на овец и коров. И в Западной Европе ничего нет.

— Полное разложение, — сказала она. — Запад заслу­живает, чтоб его проглотили. Возьмите, например, Англию. Терпят гомосексуализм. Отвратительно! Я чувствую одно… Я точно знаю одно… Будущее цивилизации в руках славян.

           В разговоре я несколько сдержанно отозвался о Со­лженицыне.
              —Да что вы можете в этом понимать? — набросилась она на меня. 
           Я сказал ересь.

Каждое слово Солженицына – ­ истинная правда, абсолютная, чистейшая правда.

Я спросил, как она попала в Аргентину.

—Я была медсестрой во время войны. Попала в плен к нацистам. Когда все закончилось, я оказалась в Западной Германии. Вышла замуж за поляка. У него здесь была семья.

Она пожала плечами и оставила меня теряться в до­гадках.

А затем я вспомнил историю, как-то рассказанную мне одной итальянкой. Еще девочкой, в конце войны, эта итальянка жила недалеко от Падуи. Однажды ночью она услышала, как в деревне кричат женщины.

Женщины крича­ли так, что и годы спустя у нее в ушах раздавались эти ужас­ные вопли и она просыпалась по ночам.

Много времени про­шло, прежде чем она наконец спросила у матери, что это было, и мать сказала: «Это кричали русские медсестры, кото­рых Рузвельт и Черчилль возвращали Сталину. Их запихива­ли в грузовики, и они знали, что едут домой умирать».

Розовая пластмасса искусственных ног просвечива­ла через чулки моего врача. У нее не было обеих ног ниже колен. Возможно, ампутация спасла ей жизнь.

              —Вы вот были в России — скажите, разрешат мне вернуться? — спросила она. — Я же не против коммуни­стов. Я бы все сделала, лишь бы вернуться..

            —Там многое поменялось, — сказал я, — теперь «раз­рядка напряженности».

Она хотела в это верить. Но потом, с той тоской, ко­торая не вмещается в слезы, она сказала:
              —«Разрядка напряженности» для американцев, а не для нас. Нет. Вернуться туда мне будет небезопасно…

Описанная встреча Брюса Чатвина с русской изгнаницей произошла в 1975 году. Что стало с этой русской женщиной – осталось за рамками книги. Одной безвестной могилой на местном кладбище, наверное, за эти годы прибавилось.

Брюс Чатвин 

 

Travel-классика. Книги, заставляющие немедленно паковать чемодан

Сегодня, когда о каждом закоулке уже издан путеводитель, а в твоем смартфоне с легкостью помещаются карта, кошелек, разговорник и гайд 34, путешествовать проще простого.

​ А ведь еще каких-то пятьдесят лет назад те, кто выдвигались в путь без гроша в кармане, карты и представления о том, куда движутся, были авантюристами едва ли не покруче Колумба и Марко Поло – у тех, по крайней мере, была точная цель.

Именно благодаря классикам travel-литературы мы сейчас знаем, как себя вести в путешествии.

В нашем топе – книги об Австралии, довоенном Афганистане, Мексике, Америке, как она есть, Азии – местах, до которых немногие добираются и сейчас, а еще – о путешествиях, какими они были, когда это еще было крайне опасным. Даже если ты уже съездил(-а) в отпуск в этом году – твои поездки и приключения не должны заканчиваться.

Грэм Грин
«Путешествия без карты»

1936

В этой книге один из самых «плодовитых» английских писателей Грэм Грин описывает собственный первый опыт путешествий за пределами Европы. Почему-то он решил, что посетить первой Либерию – страну, на американских картах в то время отмеченной белым пятном с припиской «каннибалы» – было отличной идеей.

Полагаясь на проводников и переводчиков, Грин со своей кузиной Барбарой проходит 350 миль через джунгли, попутно чуть не погибнув. Эта поездка определила его дальнейшую жизнь как писателя, а нам досталась книга с подробным описанием жизни этой страны, в которой с тех пор мало, что изменилось.

Мастер магического реализма Габриэль Гарсия Маркес, портрет которого теперь украшает купюру в Колумбии, частенько говорил, что многому научился у Грина-писателя.

Для затравки. «Знаем ли мы, что нас ожидает? Есть у нас надежные карты? Нет, сказал я, таких карт достать нельзя. Есть у нас слуги? Нет. Предупредили мы хотя бы заранее окружных комиссаров, чтобы нам приготовили ночлег? Нет, я и не знал, что это нужно сделать. А где же мы собираемся ночевать, когда перейдем границу? В деревенских хижинах.

– Идиоты несчастные, – повторил он».

Роберт Байрон 
 «Дорога в Оксиану»

1937

Байрона можно считать основателям такого жанра, как трэвел-литература. Со своим другом он отправляется увидеть Оксиану – реку на границе современных Таджикистана, Афганистана и Узбекистана, теперь известную как Амударья.

Они плывут на Ближний Восток, через Иерусалим, Тегеран и Герат, через Исфахан и на юг Ирана, потом через Бейрут и Афганистан в Индию, откуда уплывают в Европу.

Путешествие по чужим краям, где от успеха переговоров с местными зависит твое дальнейшее движение, а приблизиться к реке порой бывает сложнее, чем получить визу в страну, продлилось целый год. Многие места Ближнего Востока первым описал и сфотографировал именно Байрон.

Как частенько бывает с английской литературой, книга может поначалу показаться скучной, но потом затянет с головой. Обрати внимание, на русском языке книга не издавалась.

Для затравки. «Арабы ненавидят французов больше, чем они ненавидят нас. Имея больше причин для ненависти, они более вежливы; другими словами, они научились не показывать свою ненависть при встрече с европейцем. Это делает Дамаск приятным городом с точки зрения путешественника».

Сибил Бедфорд
«Мексиканская одиссея. Визит к Дону Отавио»

1953

Когда The Guardian спросила популярных сейчас авторов книг о путешествиях о том, какие авторы вдохновили их писать о странах и дорогах, многие из них назвали Сибил Бедфорд. Сибил погружается в культуру страны на полгода и больше, описывая беспрерывным потоком свои впечатления о ней.

Бедфорд красиво и хлестко описывает то неуловимое ощущение места, которое обычно никак не получается передать ни фотографиями, ни рассказами. Целые страницы, описывающие типичный день улочки Мехико, заставляют буквально физически зависать, ощущая шум, жару и суматоху безумного южного города.

Если ты уже был в Мексике, то легко узнаешь ее и снова окунешься в свои приключения, а если про Мексику ты только слышал, то после этой книги точно захочешь туда съездить. 

Для затравки. «Первое впечатление от Мехико – физической плотности. Чрезвычайной физической плотности. Солнце, высота, движение, запахи, шум. От них невозможно скрыться. Нет спасительного убежища в укромной уборной отеля, нет смысла сидеть там, теребя путеводители: город здесь, и вы в нем».  

Эрик Ньюби
«Прогулка по Гиндукушу»

1958

Книга о двух альпинистах-неофитах, которые отправились покорять афганские горы, параллельно надеясь, собственно, научиться это делать. Немного о жизни и обычаях горцев, персидском языке и много о своенравных горах, отвесных скалах, моренах и прозе восхождений, которую обычно оставляют за кадром историй о героических подъемах.

Бонусом – забавные иллюстрации, на которых горе-альпинисты скорее похожи на сусликов, чем на людей, вагон самоиронии, которая выручит в любом путешествии, а в сумме – вдохновляющий рассказ о том, что если не можешь, но очень хочется, то приключения будут.

Читать стоит не только из-за экзотичного место действия, но и развернутый рассказ об альпинистских буднях, который, может и тебя вдохновить на поход (только, пожалуйста, не сразу в Афганистан). 

Для затравки. «Я поймал себя на том, что бормочу: «Смерть одного – другому конец, смерть одного – другому конец». Несмотря на дикую усталость, нас объединяло чувство нерушимого товарищества.

В эти критические минуты сознание взаимной зависимости (вызванное, по-видимому, тем фактом, что мы были связаны одной веревкой, и жизнь одного находилась буквально в руках другого) родило во мне небывалую привязанность к Хью, несносному чудаку, который затащил меня в такое место».

Джон Стейнбек 
«Путешествие с Чарли в поисках Америки» 

1962

Для тех, кому фамилия Керуак в сочетании с «В дороге» уже поднадоела, мы нашли альтернативный вариант чтива про, казалось бы, хорошо изученную страну. Классик Джон Стейнбек, всей душой преданный Нью-Йорку, однажды понял, что своей страны-то и не знает. И в компании Россинанта (пикап) и Чарли (пудель) он отправился в путешествие.

Стейнбек постоянно ерничает, по забытым вещам восстанавливает портреты постояльцев отеля, выводит взаимосвязи между временем и одиночеством. Проехав от Нью-Йорка через Чикаго и Техас к Новому Орлеану, он потерялся в Нью-Йорке, зато нашел Америку.

А еще это очень смешная и умная книга, в которой можно бесконечно узнавать себя-путешественника и над самим же собой смеяться. 

Для затравки. «Когда я был еще совсем молодой и мне не давала покоя тяга закатиться куда-нибудь туда, где нас нет, люди зрелые уверяли меня, будто в зрелости от этого зуда излечиваются. Когда мой возраст подошел под эту мерку, в качестве целебного средства мне пообещали пожилые годы.

В пожилые годы я услышал заверения, что со временем моя лихорадка все-таки пройдет, а теперь, когда мне стукнуло пятьдесят восемь, остается, видимо, уповать на глубокую старость. До сих пор ничего не помогало.

От четырех хриплых пароходных гудков шерсть у меня на загривке встает дыбом, ноги сами собой начинают притоптывать.

Услышу рев реактивного самолета, прогревание мотора, даже цоканье копыт по мостовой, и сразу – извечная дрожь во всем теле, сухость во рту, блуждающий взор, жар в ладонях и желудок подкатывает куда-то под самые ребра. Иначе говоря, выздоровления не наблюдается; проще говоря – бродягу могила исправит».

Nicolas Bouvier
The Way of the World

1963

В 1953 году в 24 года швейцарец Николя Бувье со своим другом без гроша в кармане отправился в путешествие, положив тем самым начало таким трипам по всей Европе. Так что своим вечным wanderlust ему мы с тобой тоже обязаны.

За 19 месяцев друзья побывали в Белграде, Стамбуле, Тегеране, Табризе и Кьетте; красили, писали, накрывали столы, отчаянно искали работу, попадали в тюрьму и учили французскому в Иране, и наслаждались моментами when you are exalted by a transcendent power that is more serene than love.

Им понадобилось больше времени, чем Марко Поло, чтобы достичь своей цели – Японии, а книга более 40 лет ждала своего перевода на английский. На русском мы ее рискуем и вовсе не дождаться, поэтому присмотрись к книжным полкам внимательнее, когда в следующий раз будешь в Европе. 

Брюс Чатвин «Утц и другие истории из мира искусства»

Английский писатель Брюс Чатвин исследует в своей книге феномен коллекционирования произведений искусства.

Впервые на русском

В книге английского писателя Брюса Чатвина (1940-1989) собраны тексты, связанные с миром искусства, – роман о коллекционере мейсенского фарфора Каспаре Утце, статьи для художественных каталогов и рассказы о встречах с выдающимися деятелями культуры ХХ века – архитектором Константином Мельниковым, мыслителем Эрнстом Юнгером, коллекционером Георгием Костаки, кутюрье Мадлен Вионне и другими.Главная тема книги – феномен коллекционирования произведений искусства. Чатвин наблюдал коллекционеров во время работы в аукционном доме «Сотбис», в котором он сделал стремительную карьеру от грузчика до главы отдела искусства импрессионизма. Писатель выработал свое собственное объяснение коллекционирования: желание собирать красивые, но бесполезные вещи происходит, по его мнению, из подавленной страсти к перемене мест, которую люди унаследовали от древних предков-кочевников. Эту идею Чатвин развивает в эссе «Мораль вещей» и в романе о пражском коллекционере Каспаре Утце, который пронес свою маниакальную одержимость фарфором через все перипетии ХХ века – мировые войны, подавление Пражской весны советскими войсками в 1968 году, преследование со стороны коммунистического правительства Чехословакии. Из этого романа читатели почерпнут много любопытной информации о фарфоре, например, о том, как он связан со свининой, алхимией и кабалой. Сам Брюс Чатвин был подвержен страстям и собирательства (в конце жизни он коллекционировал русскую иконопись), и перемены мест – его самые знаменитые книги «В Патагонии» (In Patagonia, 1977), «Вице-король Уида» (The Viceroy of Ouidah, 1980) и «Тропы песен» (The Songlines, 1987) родились из его путешествий по Латинской Америке и Австралии.

Чатвин много ездил и по Советскому Союзу и странам социалистического лагеря, и описывал свои впечатления с неизменным английским юмором, наблюдательностью и безупречным литературным стилем.

В СССР писателя интересовали, в первую очередь, запрещенное авангардное искусство и люди – непосредственные участники и свидетели Золотого века русского авангарда.

В равной степени увлекательны и наблюдения Чатвина за миром советского неофициального искусства и коллекционирования, и простые путевые заметки, которые он оставил после пароходного круиза по Волге. О чем бы ни писал Брюс Чатвин, читателей неизменно захватывает блестящий и экспрессивный стиль его «номадического письма».

Брюс Чатвин  (1940-1989) – английский писатель, в 1960-е годы работал экспертом по импрессионизму в аукционном доме «Сотбис», в 1970-е – консультантом по вопросам искусства и архитектуры в газете «Санди Таймс». Автор художественной и документальной прозы, основанной на путешествиях по Европе, Латинской Америке, Западной Африке, Ближнему Востоку, Индии, Австралии и Советскому Союзу.